Михаил Кирьянов 1.
ЗАНЯТИЯ ОТКРЫВАЛИ НАМ ДРУГОЙ МИР
С Алевтиной Петровной и Николаем Константиновичем я общаться начал, когда поступил в детскую художественную школу. Моими увлечениями в детстве были лепка из пластилина и строгание дерева, но это — когда я умудрялся добыть ножик у дедушки. Дедушка владел ремеслом сапожника и у него был весь обиход — ножи, бруски, шилья, крючья, гвоздики деревянные… Для окон он делал сам замазку из олифы и хорошего мела — до сих пор помню запах этой замазки: её хотелось съесть, так она пахла… Замазка была чуть потуже, чем пластилин, но из неё можно было лепить, потому что замешивал её дедушка на натуральной олифе. И вот я стал лепить из замазки, потом появился и пластилин. И когда я учился в четвертом классе, родители меня отвели в художественную школу, она тогда только открывалась.
Директором у нас был Юрий Александрович Баранов. До открытия нашей школы в городе были студии для школьников начальных классов. Школа помещалась в «сталинском домике»; кстати, сейчас мастерская моя в соседнем доме — всё возвращается, так сказать, к истокам…
Алевтина Петровна и Николай Константинович были одними из первых моих педагогов. Алевтина Петровна закончила Ярославское художественное училище как художник-педагог, Николай Константинович — выпускник Московского художественно-промышленного училища имени Калинина, учился на отделении, по‑моему, художественного ткачества. Он — колорист, очень тонко чувствовал и видел цвет. Хотя у Николая Константиновича не было специального педагогического образования, но как наставник он был очень талантлив — сказались, в первую очередь, его незаурядные человеческие качества: доброта, общительность, готовность делиться всем, что знает и умеет. Мы понимали, как учитель к нам относится, и на любовь отвечали тем же — потому что мы были дети.
Школьная пора, когда я там занимался, помнится мне творческой атмосферой. Может быть, не всегда я усердно занимался, потому что детвора — народ живой, все шалят, бегают… А занятия в художественной школе требуют сосредоточенности и усидчивости, не всем это легко: одни люди могут упорно сидеть, другие — более подвижны. Но атмосфера творчества, которая была характерна для нашей художественной школы, создавала определенное настроение и заниматься всем было интересно.
Нас Алевтина Петровна всегда водила на выставки. Это было время развития изобразительного искусства Вологды, именно тогда сформировалось такое явление, как вологодская графика. И многие из вологодских графиков получили свое профессиональное образование в Ярославском училище. На выставках мы видели работы тех, кто учился там же, где училась и Алевтина Петровна. Работы былых соучеников были порой открытием и для неё самой, потому что эти люди передавали ей какой‑то творческий импульс, подзаряжали, если можно так сказать, энергией творчества. У всех художников были свои сильные стороны, но оформилось всё это в явление, имеющее значение не только для Вологды, конечно.
Меня удивляли ксилогравюры Генриетты и Николая Бурмагиных, Владислава Сергеева: все это — резьба по дереву, и моя работа тоже в дереве. Многие мотивы своих работ Бурмагины и Сергеев подметили в окружающем нас предметном мире. Они не проходили мимо наследия древнерусской культуры, народной культуры. Если посмотреть, например, великоустюжскую северную чернь XVIII века, можно понять, что это практически гравюра в серебре, причем очень тонко сделанная, со вкусом. Серебряный тон, цвет и тонкость — всё это перешло в гравюры и образы книжные.
Это все было очень интересно рассматривать. Важно, что Алевтина Петровна помогала нам увидеть в работах мастеров главное, она подсказывала, чему нам у них можно научиться — это ж замечательно! Вологодская картинная галерея сыграла очень важную роль, мне это помнится. Каталоги выставок графики были напечатаны с досок, и они многому научили меня. Важно было самому увидеть гравюры, которые сыграли для меня как художника развивающую роль. Теперь всё увиденное я использую в работах по дереву; это для меня — пример значения роли наставников в судьбе учеников, когда педагоги могут довольно долгое время помогать жить и работать тем, кто уже давно закончил обучение.
Алевтина Петровна показывала нам и свои работы, чаще всего приносила наброски. У неё очень хороший рисунок, свободная такая линия — это ярославская школа. Выпускники этого училища могли свободно одной линией многое передавать. В ту пору, когда училась Алевтина Петровна, у них был сильный курс. Это было поколение очень талантливых людей, многие продолжили своё образование в институтах..
Так вот, у Алевтины Петровны была очень легкая рука и легкая линия — это особое дарование, причем его надо материализовывать. Если твое время потрачено на детей, на педагогику — что останется на реализацию способностей, даже если они у тебя, бесспорно, есть?.. Алевтина Петровна — очень хороший портретист, она улавливала характер человека. Помню, когда её старшая дочь Лариса была маленькой, она показывала нам наброски. Зарисовки малыша были
интересны — но для того, чтобы портрет написать, нужно опять же время…
Причем Алевтина Петровна приносила свои наброски не для того, чтобы показать: вот как надо, учитесь у педагога! Нет, она хотела поделиться: посмотрите, вот так можно изобразить ребенка… Это, так сказать, в порядке обмена впечатлениями.
Помню, сидишь, рисуешь постановку какую‑нибудь — натюрморт или еще что, — ну, разные постановки могут быть. Алевтина Петровна внимательно смотрела за работой учеников: кого‑то выделяла, чтобы остальные подтягивались к лучшим, учила приемам работы карандашом, акварелью, гуашью. Свои работы она показывала, чтобы поделиться, и это нас к ней приближало, объединяло с наставницей. Алевтина Петровна создавала в классе особую, теплую, атмосферу творческого товарищества.
Что так поступают далеко не все преподаватели, я понял потом, когда учился в Абрамцевском художественно-промышленном училище. У нас педагоги, конечно, делали творческие работы, но никогда никому из учеников не показывали, и мы могли их видеть только на выставке.
Занятия в детской художественной школе открывали нам другой мир, не такой, какой нас окружал в повседневности, — мир искусства. Этот мир сближал нас по‑особому, делал еще теплее отношения между наставниками и учениками, сохраняя эту почти родственную теплоту на долгие годы.
Случайно встретившись в городе, мы с радостью предавались воспоминаниям, расспрашивали друг друга о судьбах моих соучеников.
Николай Константинович из детской художественной школы перешел на работу в центр народного творчества. В сферу его внимания входило курирование художественно-оформительских мастерских. Больше заботы Николай Константинович уделял художникам-любителям. Каждый из них был самобытной личностью, самородком, и художественным творчеством они занимались в свободное от основной работы время. Жили эти люди в небольших городах, чаще в районных центрах — Тотьме, Великом Устюге, Харовске, Кичменгском Городке, Вытегре… Всегда они были на виду. Многие, кстати, работали в оформительских мастерских, стараясь совместить творчество и поденщину — у одних это получалось, у других не очень.
Еще одна особенность характера Николая Константиновича: ему по работе приходилось встречаться со многими людьми, и потом почти со всеми он поддерживал отношения, всегда проявлял интерес и к их работам, и к их судьбе. Трудовая биография Н. К. Воздвиженского довольно разнообразна, и вся она связана с творчеством. Он работал художником на обойной фабрике, художником-реставратором в реставрационной мастерской, потом служил в Церкви. И везде был не просто добросовестным и умелым сотрудником — он старался вкладывать душу в дело, которым занимался.
Мы с ним встречались, когда я еще работал реставратором в Устюжне. Николай Константинович приезжал отобрать на областную выставку работы художников-любителей и мастеров народного творчества. Нередко по его приглашению мы ходили в мастерские вместе, и я видел, как он общается с мастерами. Все его уважали, доверяли его мнению.
Конечно, центр народного творчества не только в Вологде был, такие учреждения культуры создавались в каждой области, в каждой республике нашей большой страны. Круг художников, которые работали с любителями и мастерами народного творчества, был довольно большим, и Николай Константинович пользовался авторитетом среди этих специалистов. Они вели серьёзную и очень важную работу, которая требует времени, знания, видения и доброго расположения к тем, кому эти люди помогали в постижении основ изобразительного искусства. В семидесятые — девяностые годы Николай Константинович отдал этому делу немало сил и времени.
Люди из Москвы, Новгорода, других городов русского Северо-Запада приезжали на вологодские выставки, встречались на семинарах, проводили творческие встречи, и мнение Н. К. Воздвиженского всегда выслушивали с уважением. Чтили его талант, вкус, образованность, опыт.
Человеком Николай Константиновича был живым, работал, как я уже говорил, в разных местах. Но когда он начал служить в Церкви, его личность раскрылась для меня с неожиданной стороны. Он всегда служил очень истово, с полной отдачей. Я присутствовал на его службах и в вологодских храмах, и в Спасо-Прилуцком Димитриевом монастыре, и в Череповце, и в Великом Устюге. Везде это было памятно.
Многие вологодские священники называли образцовым диаконское служение, которое совершал отец Николай, и это было именно так. Помню, в Устюге шла служба на день праведного Прокопия в Прокопьевском храме. Существует фотография: отец Николай в праздничном облачении стоит посреди храма, рядом владыка и духовенство, собор наполнен молящимися — и лучи солнечного света пронизывают древний храм… Прямо картина Корина. Я изумился, когда увидел. Снимок сделал какой‑то иподиакон, причем — со стороны иконостаса; не знаю, как ему это удалось.. Так в памяти и стоит этот образ отца Николая как апогей его жизненного пути.
Надо сказать, что при благоговейном отношении к богослужению отец Николай мог и с юмором что‑то сказать о церковной жизни. Помню, как‑то на день памяти преподобного Кирилла Белозерского мы ездили на праздник в обитель преподобного, служба была в Кирилловской церкви. Отец Николай потом шутя мне сказал: «Видишь, как я служу. Что владыка? Вышел, сказал пару слов и ушел, а я всё держу». Отмечу еще, что он очень по‑доброму относился к иподиаконам, наставлял их, причем делал это всегда доброжелательно; столько теплоты всегда было в его наставлениях и советах…
Николай Константинович помнил меня со времени учебы в художественной школе, и это было для него очень важно. Он всегда тепло обо всех своих учениках отзывался: «Я его (или её) учил» — это очень весомо в его устах звучало, с большой симпатией.
Конечно же, он работал как художник, я видел его работы на областных выставках. Каждая из них показывала, что автор обладает талантом колориста — он у Николая Константиновича был и никуда не девался на протяжении всей жизни; подобно музыкальному слуху, способности к художественному творчеству не пропадают, их невозможно куда‑то деть. Но для того, чтобы заниматься творческой работой как художник, надо время. Уходит оно в основном на кропотливую рутинную работу, но без неё на большую удачу рассчитывать сложно. Результат труда художника базируется на ежедневной работе, по‑другому никак.
И даже когда отец Николай ушел служить у Престола Господня, он посещал все выставки, был в курсе проблем жизни художников — это была его потребность. Его помнили руководители управления культуры, с которыми он сотрудничал, и его всегда встречали с доброжелательным отношением.
Да и не только изобразительное искусство, конечно, его горячо интересовало. Как‑то мы с Николаем Константиновичем были на концерте композитора Александра Морозова в Вологодской филармонии. Помню, во втором отделении Морозов сам сел за рояль, играл и пел свой цикл на стихи Рубцова. Николай Константинович такие вещи любил.
Если бы я сейчас встретился со своим наставником, я бы сказал ему: «Дорогой Николай Константинович, среди Ваших учеников — член-корреспондент Российской Академии художеств, два заслуженных художника! Ваши выпускники сейчас являются основой Вологодской организации Союза художников».
Когда у меня возникло желание после детской художественной школы продолжить свое образование, моим выбором было прикладное искусство, в чем меня Николай Константинович и поддержал, спасибо ему. О своем решении поступить в Абрамцевское художественно-промышленное училище я не сожалел никогда.
Художественная школа меня всегда вспоминала. У меня есть фотография нашего выпуска. У Алевтины Петровны, конечно, были снимки всех выпусков художественной школы, которым она преподавала. Когда я смотрел эти фотографии — с семидесятых годов по двухтысячные, видел, какой она прошла большой педагогический путь. Из учеников Алевтины Петровны многие связали свою жизнь с изобразительным или прикладным искусством, с реставрацией. Да ведь и сын Алевтины Петровны и Николая Константиновича Дмитрий (нынче игумен Дионисий) — профессиональный реставратор, закончил Суздальское художественно-реставрационное училище.
Педагоги художественной школы — это люди, которые просто отдают себя детям. Перед ними не стоит задача обязательно сделать всех учеников художниками; для них самое главное — привить детям любовь к изобразительному искусству. Ну, а если найдется в классе человек, который захочет выбрать художественное дело своей профессией, — педагог должен помочь сделать правильный выбор. Хороший наставник поможет развить способности, привить нужные навыки ремесла — но для этого он и сам должен и способностями обладать, и ремеслом владеть.
Такими наставниками были мои учителя — Алевтина Петровна Кротова и Николай Константинович Воздвиженский. Светлая им память и огромная благодарность!